– Только недолго, – она высунулась из машины. – Поцелуй меня…

Он отстранился:

– Жарко… Я купаться.

– Ту ты и гад… Что, запал на Оливию? Да?.. Ладно, чёрт с тобой. Мы в баре Доменико, на Гарибальди. Тебя ждать?

Он пожал плечами:

– Как получится…

– Аривидерчи, Нептун. Русалки твои! – Розовая «лянчa», зло визжа резиной, крутанулась и исчезла на повороте за терракотовой палациной с балконом в голубых розах…

Он снял на ходу потасканные кроссовки и смешно, по-страусиному подкидывая колени, пошёл по жалящему жаром песку к морю. Остолбенело замер у прибоя.

Желание купаться сразу пропало: бесконечный шевелящийся жгут коричневых ядовитых медуз тянулся вдоль всей марины от Нижней Никотеры до порта Джойа Тауэра.

Сел на корточки и стал разглядывал копошащихся тварей.

Время от времени то одну, то другую медузу, выбрасывало прибоем под самые его ноги, и тогда он брезгливо отпрыгивал, поддевал найденной тростниковой палкой гадину и закидывал медузу обратно в море.

Эти медузы всегда вызывали в нём ужас и почитание – единовременно. В них было что-то неотвратимо библейское, как возмездие: судный день или огненный дождь.

Его не единожды жалили эти твари: адская боль, точно к телу с шипением приложили кусок раскалённого металла, местное онемение, потом долго незаживающая рана и, как память, рубец на всю жизнь.

Он оглянулся, подобрал красный пластиковый стул, лежащий с прошлого сезона вместе со сломанными шезлонгами, зонтами и прочим хламом между шлюпками и сел.

И теперь разглядывал, словно впервые увидел, эти огромные, ребристые синие тела:

одни лодки, стоящие на киле, были накрыты сверху полотнищами вылинявшего брезента;
другие, как Ноев ковчег, облюбовала стая бродячих собак;
третьи, заваленные снастями, стали гнездовьем бесчисленных семейств чаек;
четвёртые, как баркас рядом, лежали вверх брюхом.

«Как должно быть под ними прохладно покойно и надёжно», – подумал Он.

Услужливо всплыло полузабытое, из детства:

Он ребёнок. Он приподнимает покрывало и заползает под кровать. Темно, тихо, пахнет пылью и нафталином от зимних вещей из чемодана. Он замирает, боясь пошевелиться и быть обнаруженным. Звуки снаружи доносятся невнятно и глухо, словно из раковины, приставленной к уху. Голоса… Мимо, в полоске света из-под покрывала, семенят ноги: он вслушивался в обрывки фраз, не понимая их смысла… Его окликают… Он молчит. Он не может отвечать, потому что все эти люди, и эта комната, и двор за окном с шумом пролетающих машин и, над ним, пыльное городское небо – всё не по-настоящему, понарошку… И его тоже нет. И если бы он откликнулся, то всё бы исчезло навсегда: и он, и эта комнатка с большим фикусом у окна и трёхлитровой банкой гриба под марлей на подоконнике и… значит, нельзя шевелиться, надо просто ждать, когда кто-нибудь приподнимет край покрывала и крикнет: «…А, вот ты где, а ну, вылезай!»

Он понял, что должен оказаться под этой идиотской лодкой. У него даже свело живот от желания, как в детстве, до колик. Он сел на корточки, затем лег плашмя на песок и, извиваясь ящерицей, словно повинуясь чужой воле, вполз под ближайший баркас: перья птиц, обрывки газет, крабы; ящерица очумело таращится на него…

Он вдавился в песок и… замер.

Странное ощущение точно парализовало его – темно, гулко и покойно: точно ты в утробе и ещё не родился. Звуки снаружи доносились невнятно и глухо, словно из раковины, приставленной к уху.

Солнце острыми лучиками било из под бортов, как в детстве, когда его укладывали спать и гасили свет, но ещё оставалась эта спасительная щель из-за неплотно прикрытой двери, сочащаяся светом и звуками голосов.

Тело одеревенело.

Время перестало существовать.

Сколько Он здесь?

Минуту?

Сутки?

Вполз неделю назад?

Свет под бортами тух и вновь наливался силой.

Потом ему почудились голоса, приглушённые звуки музыки, рыданья, несколько раз словно произнесли его имя…

Он прислушался: шум удаляющихся шагов… всё стихло.

Он лежал, вжавшись животом во влажный песок, безразлично ощущая, как по телу ползают крабы, капает вода с днища баркаса. Иногда крабы зло пощипывали его: боли он не чувствовал.

Потом он перестал ощущать тело.

Время от времени он тыркался безразличным глазом в вещи, разбросанные на песке: рюкзак, жёлтые солнцезащитные очки, недопитую бутылку минералки. Но связи между собой и этими предметами – не обнаруживал.

«…Надо вылезти из-под этой чёртовой лодки…» – иногда тупо всплывало в памяти и… исчезало. (Для этого нужно было поджать левую ногу, опереться на локоть правой, просунуть голову под ту зловещую сверкающую щель…) Это казалось абсолютно невозможно и глупо… Это как вылезти из собственного нутра. Он с удивлением рассматривал это маленькое, ненужное, вжавшееся в песок человеческое тело. Так похожее на засохшую личинку шелкопряда в совершенном белоснежном коконе: такое чужое и ненужное… «И если кокон потрясти у уха, то можно слышать как личинка красиво и печально звенит внутри…» – вспомнил он.

Гул набегающих волн, еле видные в щель цветущие на склоне горы розовые кусты олеандра, зеленеющие за ними рощи эвкалиптов… весь этот огромный грохочущий прежний мир, принадлежавший прежде тому человеку, теперь ласково тёрся щекой о его новую красивую голубую ребристую спину, бока с изящными рёбрами шпангоутов, лобастую корму…

Потом ему захотелось, чтобы его окоченевшее бездействием тело перевернули вверх лицом.

И тогда он увидит своё Море, своё Синее Небо, своё Палящее Солнце, свой Ветер и своих Глупых Чаек.

В его плечи больно, с хрустом, до упора вдвинут новые горящие солнцем уключины-лопатки. «Какие красивые…» – рассматривает он отполированную медь.

В его борта вцепятся сильные руки. Его раскачают, проволокут с шелестом килем по песку, и вот уже он лежит синим брюхом в ладонях моря. Блаженно покачивается и поскрипывает.

Четверо мужчин в прорезиненных жёлтых робах переваливаются в него через борта. Вдвигают в лопатки-уключины его длинные деревянные руки.

Руки с красивыми синими крашеными ладонями и отполированными до блеска рукоятями. Они нравятся ему.

Ладони людей сжимают рукояти его рук.

Он делает гребок…

Его пронзает острая боль.

Он делает первый вздох и беззвучно кричит от боли страха и счастья, как новорожденный на пуповине в руках акушерки.

Ещё гребок…

Пуповина лопается.

Он Лодка.

– Джованни, у тебя новая лодка, – кричит с кормы Винченцо. – Как зовут?

– Ещё не знаю, – Джованни ставит рулём нос баркаса на Сицилию. – Вроде и старая, но совсем другая… Эти лодки как люди. Вроде и те же, а всё время разные. Но я уже люблю эту.

– Назови её Новый Доменико.

– Спасибо, так и сделаю, – кричит Джованни и ласково гладит его по шершавому крашенному боку… – Это имя мне нравится. Мне кажется, я знал человека с таким именем: у него ещё были смешные жёлтые солнцезащитные очки…

«Может, и так, – думает он. Деревянные руки бросают его тело с волны на волну. – Но всё это так ненадёжно…» – его рёбра натужно гудят как трубы органа.

Две бездонные синевы над его головой и под килем полны жарким солнцем, злым солёным ветром, воплями чаек и пением рыб.

Надо мной, в бездонной синеве покачивается его бесконечная божественная сверкающая корма: вверх-вниз, словно взлетает на невидимые волны.

«Я создан по образу и подобию Твоему…»

Я вскидываю в небо счастливые вёсла:

«Прими меня! Я Твой Новый Доменико: Человек-Лодка».

В мои бока приветливо тыркаются мордами большие сверкающие рыбы.

Смешно извиваются, что-то шепчут, оглаживают щупальцами ядовитые медузы. Некоторых я узнаю.

Медузы висят в зелёной холодной лазоревой воде как бесчисленные звёзды в небе: коричневые, изумрудные, голубые…

Так похожие на те, что он вырезал в детстве из набора цветной бумаги маленькими ножничками, взятыми тайком у матери из маникюрного набора, и приклеивал на заиндевевшее стекло их московской коммуналки по улице Яблочкова. Чтобы потом рассматривать через заиндевевшее зелёное безразличное стекло с наклеенными бумажными звёздами, как сказочный город за окном, пронизанный бледным зимним солнцем, покачивался: вверх-вниз, вверх-вниз… Как за кормой лодки… и его вот-вот должны окликнуть с берега, но не окликали…

И отчего-то жалко себя до слёз, и хотелось плакать и смеяться от счастья, разом. Как бывает только в детстве…

Италия, Нижняя Никотера, февраль – ст. Должанская, сентябрь. 2014 год

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>